В кольце, стягивавшемся вокруг Спадщанского леса, численность немецких войск и полиции достигала, по сведениям нашей разведки, трёх тысяч человек. У нас же к этому; времени было 73 бойца, а на вооружении отряда имелись, кроме винтовок и автоматов, танк, два ручных пулемёта и батальонный миномёт с 15 минами. Этот миномёт наши артиллеристы называли своей батареей. Такое неравенство сил не очень пугало нас. Мы были уверены, что и на этот раз устоим, что страх у немцев перед Спадщанским лесом ещё достаточно велик и при всей своей многочисленности они будут действовать в лесу попрежнему трусливо. Продержаться бы ещё немного, думали мы, и нам сбросят обещанную рацию, — ведь координаты наши известны, расположение наше отмечено на карте, — а тогда, установив регулярную связь с «Большой землей», мы будем знать, что делать дальше. Самое главное — получить рацию. Мы ждали её со дня на день, прислушивались к шуму пролетавших над лесом самолётов — не свой ли, советский, краснозвёздный, не нас ли [36] ищет, чтобы сбросить рацию? А где он нас найдёт, если мы уйдём отсюда? Покружится и улетит назад — не искать же с воздуха наших следов по лесам. Мы и без того очень боялись, как бы при эвакуации Харькова наши координаты не были утеряны.

В ночь на 1 декабря немецкие войска появились и на хуторах, прилегающих к самому лесу.

Наша тактика заключалась в том, чтобы заманить противника поглубже в лес и не распылять сил отряда. Круговая оборона была построена вокруг наших баз — землянок. В центре был танк. Он так и остался на той же высотке, где застрял в предыдущем бою, когда наскочил на дерево.

По окружности оборона отряда занимала около двух километров. В некоторых местах, где было много оврагов, представлявших надёжную защиту, бойцы окопались на расстоянии ста и больше метров друг от друга, только чтобы поддерживать между собой зрительную связь. Большинство бойцов было собрано на нескольких наиболее опасных участках. На левом фланге, где немцы наступали с восточной опушки, расположились боевые группы общей численностью в 33 бойца под командой Руднева. Противоположную сторону обороны, лицом к Жилени, заняли боевые группы, объединявшиеся Базимой, — 30 бойцов. С ними был Курс с миномётом. Там же в засаде сидел Дед Мороз с несколькими разведчиками.

Танк должен был прикрывать землянки и поддерживать огнём все группы.

Хотя танк был уже неподвижен, но и на этот раз он сослужил нам очень хорошую службу. Высотка, на которой он стоял среди редкого леса, оказалась неприступной крепостью. Со стороны Новой Шарповки немцы подходили к ней так близко, что были видны лица солдат. Но танк встречал их огнём, они рассыпались, отбегали, собирались, снова шли в атаку и опять отступали, оставляя убитых, которых наш танкист-пушкарь, высовываясь из люка после стрельбы подсчитывал про себя, тыкая пальцем в воздух. Не помню его фамилии: такая, что никто выговорить не мог, — все звали его по имени, Абрам, или просто — пушкарь.

Один раз немцы уже чуть было не подобрались к самому танку, их отделяло от него несколько десятков шагов, несколько деревьев. Но танкисты по моей команде во-время повернули башню, и Абрам двумя или тремя снарядами раскидал по лесу бежавших к танку немцев. Их было человек 70. [37]

Я не отходил от танка, всё время подавал команды пушкарю, корректировал его стрельбу. У меня не выходила из головы мысль: танк — наша крепость, если немцы прорвутся здесь — всё пропало. От огня противника я укрывался деревьями. Броня танка была бы более надёжным укрытием, но тут уже не приходилось об этом думать. В танке, может с непривычки, я ничего не видел и не слышал, как будто меня наглухо колпаком накрывали, а стоя возле него, я не только наблюдал все подступы к высотке, но по выстрелам и голосам, хорошо разносившимся по лесу, ясно представлял себе всё, что происходит, мог в любую минуту направить огонь туда, где он больше всего был нужен. Башня танка непрерывно крутилась. Абрам так хорошо знал свой лес, что по звуку стрелял как по видимой цели. Один крупнокалиберный пулемёт немцев, бивший со стороны Жилени на участке Базимы, замолк после нескольких выстрелов нашего пушкаря.

В этом бою по всему кругу обороны партизаны дрались не сходя с места, если не считать коротких контратак. Немцы пытались прорваться к землянкам со всех сторон. Они проникли в лес и через урочище Жилень, воспользовавшись тем, что болото замёрзло. Тут у них действовала даже кавалерия. От неё отбивался Дед Мороз со своими разведчиками.

Граничащий с Жиленью участок леса сейчас оказался самым уязвимым. Боевые группы Базимы с трудом сдерживали натиск наступавшей здесь под прикрытием станковых пулемётов пехоты противника и его кавалерии, пытавшейся прорваться в тыл. В критический момент на помощь Базиме прибежал Руднев, только что отбивший атаку на своём участке. Увидев комиссара, который бежал прямо на немцев и стрелял на ходу, бойцы поднялись и с криком «ура» устремились за ним. Первыми поднялись бойцы группы Карпенко, тот самый народ, который кричал, что в партизанском отряде ни к чему армейские привычки, что он не желает знать комиссара. Теперь этот народ готов был голову положить за Руднева, итти за ним в огонь и в воду.

В этот день всем было ясно: если не выдержим, всё погибло, весь отряд, всё дело путивлян.

Бой продолжался дотемна. Народ наш выдержал. Немцы отступили на ночь, оставив в лесу сотни полторы неподобранных трупов. Мы захватили пять пулемётов. Но за день были израсходованы почти все боеприпасы, и это [38] заставило меня сейчас же после боя задать Алексею Ильичу вопрос, который давно был в мыслях:

— Знаешь, Ильич, дорогу в Брянские леса?

Ильич сразу меня понял:

— Значит, все-таки в поход?

— В поход, Ильич.

— Что же, добре, проведу хлопцев по старым партизанским тропкам.

Хотя не хотелось, а уходить из Путивльского района пришлось. Я приказал, сняв с танка вооружение, заминировать его, зарыть в землю всё, что не можем взять с собой, в том числе и продовольствие. Сахар, наваренное нам колхозниками варенье и небольшое количество сухарей были выданы бойцам на руки. В приказе, объявленном по отряду, говорилось: «Дабы сохранить людской состав для дальнейшей борьбы, считать целесообразным 1.12.41 г. в 24.00 оставить Спадщанский лес и выйти в рейд в направлении Брянских лесов». Я писал о выходе в рейд для того, чтобы сказать этим, что мы ещё вернёмся в свое родное гнездо, что уходим ненадолго. Тогда я и не предполагал, конечно, какой смысл приобретёт для нас в будущем это слово «рейд».

Присяга

Перед уходом из Спадщанского леса путивляне похоронили трех бойцов — Ильина, Челядина и Воробьева. Недолго они воевали, но мы никогда не забудем этих первых павших в бою партизан, молодых смелых ребят. Место для их могилы выбрали недалеко от землянок, в глухой чаще, чтобы немцы не нашли могилы и не осквернили её. Земля уже промёрзла, рыли с трудом, торопились. За ночь надо было выйти из леса и скрытно проскочить между хуторами, в которых расположился после боя противник, намеревавшийся утром возобновить наступление.

Перед могилой собрались все семьдесят бойцов и командиров, с оружием, гранатными сумками, заплечными мешками. Тут же стояли две запряженные в подводы лошади — весь наш обоз.

Темно было очень, люди стояли молча, и вдруг раздался голос:

— Товарищи! Поклянёмся…

Кто говорит — не видно, только по голосу узнали — Руднев. [39]

Все придвинулись к могиле, сбились вокруг неё тесной кучкой.

Что было тогда у людей на душе, всё высказали они в клятве, которую произнесли, повторяя слова комиссара. Высказали всю накипевшую ненависть к немцам — за погибших товарищей, за то, что приходится уходить из родного района, за семьи, оставшиеся в сёлах, за горе и муки народа, за. всё, и за то, что может быть завтра прилетит с «Большой земли» самолёт и не найдёт нас в Спадщанском лесу.

Поклявшись жестоко отомстить врагу, отряд двинулся в поход.